Иегуда Абрамович (Yehuda Abramovitch, Тель-Авив, Израиль) — обучающий аналитик и супервизор Израильского института юнгианской психологии (IIJP), психиатр. Участвовал в качестве супервизора в рутерской программе Краснодара, является куратором группы развития IAAP в Румынии.
Название этого выступления – «Сотвори себе Врага» – взято из лекции, прочитанной Умберто Эко в Болонье в 2008 году и опубликованной позже под этим самым названием. Эко начинает разговор с воспоминания о том, как таксист-пакистанец вез его из аэропорта в центр Нью-Йорка. По дороге водитель то и дело проклинал индийцев, потом внезапно повернулся к Эко и спросил, откуда он. Когда Эко ответил, что из Италии, водитель спросил, сколько там живет итальянцев, и был поражен, узнав, насколько мало их число. Более того, он удивился, узнав, что те не говорят между собой по-английски. «Кто ваши враги?» – спросил он потом. Когда же Эко ответил, что у них нет врагов, водитель долго и терпеливо объяснял, что он имел в виду «тех, с кем они борются за землю и из-за нарушений границ, тех, кого вы убиваете или кто убивает вас». Эко вновь подтвердил, что более полувека у итальянцев нет врагов, но водитель не удовлетворился ответом. Он с сожалением посмотрел на Эко, как смотрят на не очень хорошо развитого ребенка. Чтобы компенсировать этот беспечный итальянский пацифизм, вспоминает Эко, он оставил водителю хорошие чаевые. Позже он вспомнил, что следовало отметить не только отсутствие внешних врагов, но и постоянную борьбу друг с другом (с внутренними врагами).
В статье «Будь моим врагом ради дружбы»[1] Розмари Гордон рассуждает о комплексной проблеме идентичности и о потребности в Другом, которая есть у каждого из нас. Мы нуждаемся в Другом, объясняет она, чтобы подчеркнуть характеристики, черты, атрибуты и границы, создающие связность и обособленность личности. Такая же потребность присутствует и в отношениях индивидуума с обществом или одного общества с другим. Потребность в Другом связана с вычерчиванием линии, знаменующей границу между внутренним и внешним. Чем ниже прочность чувства идентичности, чем оно слабее, тем больше потребность в Другом. Розмари продолжает аргументацию, описывая потребность в Другом как контейнере теневых проекций, проекций неприемлемых, недостойных качеств, которые мы не можем или не осмеливаемся ассимилировать. Другой, утверждает она, служит нам также объектом агрессивных побуждений и чувств, которые есть у всех нас, и потребностью в осознании нашей жизнеспособности и благополучия. Чтобы стать самими собой, подчеркивает она, нам нужен опыт переживания Другого. Когда мы не осознаем нашего внутреннего Другого или когда этот внутренний психический Другой нам неизвестен или недоступен, мы ищем Другого снаружи, во внешнем мире, а затем превращаем его во врага, чтобы почувствовать или подчеркнуть свое чувство идентичности, обособленности и уникальности.
Потребность в Другом очевидна. Осознание того, что индивидуум является отдельным, полным, уникальным, неделимым или, другими словами, находится на пути к индивидуации, – все это может происходить только в человеческом окружении. Этот процесс происходит одновременно снаружи, по отношению к другим, и внутри, при отделении Эго от внутреннего Другого, то есть отделении сознания от бессознательного.
Человеческое чувство завершенности и совершенства связано с этой дифференциацией, с признанием отдельных частей психики ради последующей более полной интеграции на более высоком уровне всех аспектов инаковости. На другом уровне это распознавание себя и другого для их лучшей интеграции.
И все же, если потребность в том, чтобы Другой был настолько ясным и постоянным, то как и почему мы снова и снова превращаем Другого во врага? Какой психологический процесс стоит за этой непрерывной тенденцией превращать Другого во Врага?
Впервые я принялся размышлять на эту тему несколько лет назад, когда в наш дом перебрался новый сосед. Я живу в многоквартирном доме в центре большого города, в нем четыре этажа, 11 семей, нормальные добрососедские отношения: «доброе утро», когда мы встречаемся на лестнице, небольшие разногласия по поводу счетов за электроэнергию или обустройства палисадника, «как дети?» и так далее. Нормальная и спокойная атмосфера. И тут появляется этот новый сосед! У него свои идеи о том, как улучшить общую собственность: «Давайте сделаем это…», «Давайте изменим то…». В мгновение ока новый сосед стал нашим общим врагом. Новичок показался требовательным, агрессивным, даже опасным, а мы, старые миролюбивые соседи, стали лучшими друзьями, объединенными против этой ужасной угрозы.
Процесс ясен: узнавание, осознание инаковости и инородности Другого, а затем превращение Другого во врага.
Этот процесс признания Другого, иностранца, и превращения его в образ опасности очень выразительно отображен римским историком Тацитом (ІІ век нашей эры) – он объяснял своим читателям, кто такие евреи (Historiarum Libri): «Иудеи считают богопротивным все, что мы признаем священным, и, наоборот, все, что у нас запрещено как преступное и безнравственное, у них разрешается […] Евреи – “странные”, потому что брезгуют свининой, не кладут в хлеб дрожжи, бездельничают в седьмой день, женятся только на своих, делают обрезание не потому, что такова их гигиеническая или религиозная норма, а для того, чтобы “подчеркнуть свое отличие”, закапывают своих покойников в землю и не чтут наших Цезарей» (цит. по Эко, 2014). До этого момента мы видим признание инаковости, отсюда же тон изменяется: «Они поклоняются ослу, презирают своих родителей, своих детей, свою страну и богов». В другом месте Тацит жалуется на плохой запах евреев, но признает, что это, вероятно, связано с их привычкой употреблять в пищу слишком много лука и чеснока.
Мы также часто встречаем при изображении Другого описания уродства, трусости и так далее, вызывающие отвращение.
Недавно один супервизор из восточноевропейской страны во время супервизии обратился к рассказу о своем клиенте, воспитывавшем собаку: оказалось, что собака привыкла лаять на цыган. «Вы знаете, – сказал он, – пес их распознает, а они боятся собак». Я улыбнулся про себя и сказал ему, что до недавнего времени было принято считать, что собаки распознают евреев и евреи боятся собак.
В скобках интересно отметить, что сегодня в Израиле говорят, что собаки распознают арабов и что те, то есть арабы, боятся собак.
Сначала, услышав эту историю, я сказал себе, что это еще один расистский аргумент. Время от времени мы слышим такие комментарии. Как обычно в такие моменты, я задавал себе тот же вопрос, который задаю себе снова и снова всякий раз, когда расизм поднимает голову во время анализа: должен ли я подходить к нему как к психологической проблеме, основанной на личном опыте, или я должен противостоять ему как таковому – напрямую.
Через некоторое время, переосмыслив все это, я понял, что это не расистский аргумент, а реалистическое описание ситуации. Собака испытывает страх своего владельца, она отшатывается от Другого и реагирует с агрессией – плодом ее животной идентификации.
Описания находящихся рядом Других мужчин и женщин часто направлены на то, чтобы спровоцировать страх и отвращение. Связи с дьяволом, колдовством и особенно черной магией часто встречаются в религиозных текстах. Например, Одо из Клуни, франкский монах Х века, пишет: «Красота тела только внешняя, это кожа. Если бы люди могли увидеть то, что под плотью, их бы тошнило от одного взгляда на женщин, ибо все это женское очарование – не что иное, как мокрота, кровь, гуморы, желчь. Подумайте, что скрыто в ноздрях, в горле, в желудке, – повсюду грязь. Просто тошнотворно. Как же тогда мы захотим обнять этот мешок экскрементов!».
Не только религиозные писатели, но даже великий Боккаччо, светский писатель XIV века, описывает женщин следующим образом: «…Нет другого животного менее чистого, чем она: даже свиньи, валяющиеся в грязи, не так уродливы, как они, и если кто-то попробует это отрицать, пусть он исследует их части, пусть он ищет тайные места, где они, в стыде, скрывают страшные инструменты, с помощью которых они устраняют излишние гуморы».
Другой на социальном уровне всегда будет уродливым, грязным, вонючим и так далее. Другой будет женщиной, иностранцем, евреем, иммигрантом, новичком, еретиком. Иногда Другой может быть природным явлением, таким как загрязнение воздуха / моря, или корпусом идей, отличным от нашего. Примером этого может быть коммунизм (или капиталистическая эксплуатация – кому что нравится), плотоядные (или веганы), или, может быть, гомосексуалисты, «известные» как распространители болезней, или беженцы, нелегальные иммигранты, которые якобы несут мусульманский терроризм в наши города.
С другой стороны, можно найти множество идеальных и божественных описаний Другого. Как идеализирующие, так и обесценивающие описания имеют общее: процесс дегуманизации Другого и дистанцирование от него.
И все же, сказав все это, и, возможно, благодаря всему, что было описано до сих пор, мы сталкиваемся с интенсивным и пламенным стремлением и притяжением к Другому. Достаточно указать на запрещенную идею, или на человека, или на внутреннюю запрещенную функцию, чтобы сделать их желанными.
Два примера: Брунгильда, любимая валькирия, обманывает доверие Одина. Один в ярости приговаривает ее к жизни в одиночестве, ей суждено стать супругой самого низкого и презираемого человека. Когда она плачет и умоляет о прощении, Один окружает ее огненной стеной, предположительно, для ее защиты. Эту стену может преодолеть только самый могущественный герой. Очевидно, этот вызов привлекает всех тех, кто считает себя героями, но победа достается только Зигфриду (и каждый мужчина хочет стать Зигфридом и спасти Брунгильду от гнева Одина).
Второй пример – красавица, спящая в тайном уединенном дворце, окруженном стеной из колючих роз. Получит ее только герой, которому удастся проникнуть за эту стену и поцеловать Спящую красавицу. Можем ли мы представить лучший «приказ о мобилизации» для героя?
В своей последней опубликованной книге – «Иуда» – Амос Оз, известный израильский автор, описывает потребность Иуды и Иисуса друг в друге. Эта вечная потребность Иисуса в Иуде и потребность Иуды в Иисусе, объясняет он, вытекает из того факта, что без Иуды распятия не произошло бы, а без распятия не возникло бы христианство. Иисус и Иуда, такие разные, нуждаются друг в друге по своей сути, противоположны по своей природе и тем не менее необходимы друг другу для исполнения своих миссий. Вероятно, оба являются частями божественного плана.
Пациентка лет 40 рассказывает сон. У нее прекрасная карьера, она замужем, у нее один ребенок. Она симпатичная, яркая, умная, упрямая, иногда агрессивная; занимает доминирующее и влиятельное место в системе общественного здравоохранения. Ее работа требует физического или виртуального присутствия почти весь день (иногда и всю ночь). Работает она в маскулинной атмосфере, она окружена мужчинами, женщины редко оказываются на аналогичных должностях. Она постоянно чувствует себя преследуемой и униженной коллегами, объектом их ревности, ее инициативы ограничены или недостаточно оценены начальством. В то же время она чувствует себя отчужденной от своего рабочего места, нетерпимой к слабости, будь то ее слабости или (и в основном) слабости, которые она обнаруживает в других. Она чувствует себя в тюрьме своей повседневной жизни и все же нуждается во власти, деньгах и влиянии на других людей. Это происходит на фоне негативного отцовского комплекса, то есть, образа властного, но отсутствующего отца, лишенного эмпатии, равнодушного, слепого к ее потребностям в признании и привязанности. Ее материнский комплекс амбивалентен – это присутствующая мать, умная и заботливая личность, но она оставлена мужчинами и не ценит противоположный пол.
Сон.
Гуляю ночью с группой друзей (мужчин). Вдруг оказывается, что уже утро, и я понимаю, что не вернулась домой, а мой муж остался с дочерью. Я не могу найти дорогу. Я иду и вдруг понимаю, что меня преследует (на меня охотится) группа неизвестных мужчин. Неясно, являются ли они преступниками или полицией. Я бегу, пытаясь спастись. Во сне это я, но на самом деле это мужчина – человек, бегущий во сне (мужчина бежит, но на самом деле это я). Я все бегу, а тем временем снова наступает вечер. Кажется, мне удалось убежать, спастись. Я прихожу в олимпийский бассейн, там много молодых людей. Я смотрю на себя: я женщина, но все видят во мне мужчину. Они видят мужчину в хорошей физической форме, я вхожу в бассейн и начинаю плавать. Очень быстро, многими стилями, все вокруг понимают, что я профессиональный пловец, они считают, что я тренируюсь к Олимпиаде. Но я знаю, что я женщина и я беглянка.
Другими словами, мы можем наблюдать здесь отношение к Другому, отличное от описанного до сих пор. Другой, внутренняя мужская фигура в данном случае, берет под контроль опыт сновидца. Это чужой опыт; он сильнее, чем Эго, обычно он представляет негативные атрибуты (погоню и преследование) и как таковой проецируется на ее окружение в реальной жизни. Отсутствие обособленности и дифференциации между Анимусом и Эго-комплексом оставляет сновидицу в этом случае застрявшей в амбивалентном положении: она не в состоянии встать на путь перенаправления своей жизни и страдает от глубокого чувства отчуждения от своей настоящей сущности, то есть от ее подлинного Я.
В отличие от превращения Другого во врага, мы можем иногда наблюдать попытки размывания границ Другого и игнорирования инаковости Другого. В книге «Благоволительницы» (Les Bienweillantes) Джонатан Литтелл рассказывает о воображаемом диалоге между офицером СС и его еврейской жертвой. Офицер утверждает, что пока евреи выглядели по-другому, одевались по-другому, ели другое, их легко было изолировать и ненавидеть. Но теперь, говорит он, когда вы похожи на нас, говорите и едите, как мы, думаете, как мы, мы не знаем, кто мы такие. Осталось только пометить вас и убить, чтобы мы все еще могли оставаться собой.
В статье «Женщина в Европе» (CW10) К. Г. Юнг выражает озабоченность потенциальной опасностью, обусловленной освобождением мужчины и женщины от классических гендерных ролей. По-видимому, утверждает он, мы ожидаем, что освобождение мужчины от односторонности его мужественности и параллельное освобождение женщины от ее женской односторонности повысит способность воспринимать внутреннего Другого более глубоко и что все это приведет к улучшению отношений в парах и пониманию. Юнг скептически относится к таким тенденциям.
В действительности в последние годы я столкнулся с несколькими описаниями парных отношений, которые демонстрируют эту пессимистическую пророческую перспективу. Независимо от того, кто обратился к терапии, идет ли рассказ от лица мужчины или женщины, история везде одинакова. Это пары, которым за 30 или около 40. Обычно они – родители двух-трех детей. Обе стороны, обладающие многообещающими карьерными позициями, обычно имеют академическую подготовку, обе стороны обеспечивают, обе стороны заботятся и чувствуют ответственность за воспитание своего потомства, обе стороны заботятся о бытовых потребностях семьи (стремясь при этом к равенству). Обе стороны общаются в атмосфере дружбы и ценят друг друга. И тем не менее одинаковая невротическая жалоба приводит либо женщину, либо мужчину к терапии. Либо он, либо она утверждает, что страсть исчезла. Секс угас. У них есть партнерство, часто взаимные интересы, но они больше не привлекают друг друга. Обычно речь идет не о внебрачных связях, даже не о тайных фантазиях. Это не та ситуация, когда существующая страсть ищет свой объект.
Я думаю, что ответ на вопрос о причине исчезновения влечения можно найти на другом уровне: это размывание инаковости Другого, которое ведет к потере напряжения. Потере того самого напряжения, которое порождает энергию и жизненную силу. Инстинктивное напряжение здесь заменяется неспецифической размытой тревогой, связанной с чувством вины и отчуждением.
В статье «О психологии бессознательного» (CW7) К. Г. Юнг подробно излагает то, что он определяет как политическую теорию невроза. Он указывает на идеи, вытекающие из бессознательного, которые нарушают гармонию так же, как запретные влечения могут создавать беспокойство, когда они приближаются к порогу сознания.
Невроз, утверждает Юнг, представляет собой неудачную попытку субъекта решить этот внутренний конфликт. Невроз – это внутренний раскол, и, кроме того, он символизирует дух времени, поэтому было бы разумно предположить, что симптомы, о которых я только что упомянул, будут проявлением современной формы невроза. Отрицание инаковости на сознательном уровне и в то же время подавление инаковости Другого приводит к радикализации Другого в бессознательном. Действительно, когда мы анализируем сны или фантазии таких пациентов, мы относительно часто сталкиваемся с фантазиями женщин о героических, обеспечивающих, агрессивных, иногда даже склонных к насилию мужчинах, настолько отличающихся от чувствительных, дружелюбных, цивилизованных партнеров, с которыми они решили провести свою жизнь. Мужчины фантазируют о женщине материнского типа, терпеливой, заботливой, пассивной и ожидающей, настолько отличной от упрямых, политических, активных партнерш, которых они сознательно выбрали. Очевидно, обе стороны смущены этими детскими фантазиями, которые полностью противоположны их сознательной точке зрения, они борются с этими желаниями, подавляют их и тем самым игнорируют жизненно важный аспект своей психики.
Если это так, и поскольку потребность в Другом дается нам для того, чтобы стать самими собой и стремиться к позиции подлинности и целостности, нужно другое отношение. Между трансформацией Другого во Врага или игнорированием его инаковости требуется новое моральное отношение. Рекомендуется отношение конъюнкции. Но что означало бы это юнгианское понятие в данном контексте? Жизнь с внутренним Другим, который «чужд и невыносим», может быть адом. В таких случаях, когда нам кажется, что постоянная жизнь с этим присутствием – мучение, единственным возможным и доступным результатом может стать отрицание или проекция этого. В таком случае продолжается поиск врагов, которые станут контейнером для наших проекций.
Здесь мифология снова предлагает другой путь. В книге «Гермес и его дети» Лопес-Педраза описывает встречу Зевса, отца, и двух его сыновей, братьев Гермеса и Аполлона: старшему брату Аполлону надоели постоянные трюки и воровские замашки младшего брата, и он силой ведет его на отцовский суд. По дороге Гермес пытается убежать, он использует всю свою хитрость, даже пытается заставить своего честного, чистого и совершенного брата испытывать отвращение, но ничего не работает. Перед троном отца старший брат обвиняет младшего в краже его крылатых сандалий, краже его стад под прикрытием чужой личины и так далее и тому подобное. Он, конечно же, прав! Аполлон – идеальный представитель патриархального порядка и гармонии. Гермес защищает себя, как может, в соответствии со своей природой, он снова и снова лжет, он утверждает, что он – молодой и невинный, его старший брат над ним издевается, он не украл, просто позаимствовал, не прикрывался чужой личной, только играл, и так далее. И все это с его непреодолимым обаянием и прекрасным чувством юмора. Отец смеется и отправляет обоих, чтобы они смогли лучше узнать друг друга и подружиться.
С бесконечной мудростью Зевс объединяет в Пантеоне Аполлонову мораль с неожиданным путешествием, которое предполагает природа Гермеса. Трудно представить мир, управляемый Аполлоном, и еще труднее представить или жить в мире, руководствуясь принципом удачи, случайности и всеобъемлющей гибкости, констеллируемой в принципе Гермеса. Только их интеграция делает мир витальным, полным новизны и удивительным. Урок, вытекающий из этой мифологемы, заключается в том, что в отличие от отрицания или проекции Другого на передний план выходит необходимость узнавания и признания. Эта необходимость соотносится с распознаванием разных частей внутри нас, а также признанием окружающего мира.
В отсутствие такого ясного и осознанного признания мы можем ошибочно поверить, что каждый враг – это не что иное, как объект наших проекций; все же существуют настоящие враги. Второй взгляд на «Благоволительниц» позволяет увидеть: даже если еврей не является настоящим врагом Германии, несомненно, нацистский офицер опасен для евреев. Или, если мы посмотрим на некоторые современные примеры коллективных проекций, хотя не все беженцы являются носителями исламского терроризма, возможно, среди них некоторые намерены принести страх и смерть в сердца городов. Или другой пример: даже если не все гомосексуалисты – носители СПИДа, некоторые, возможно, были инфицированы, и поэтому лучше практиковать защищенный секс. И так далее. Имеются другие многочисленные аналогичные примеры.
Чтобы сделать это признание возможным и не позволять проекции скрывать объективную реальность, требуется сильное, независимое и хорошо укорененное в реальности Эго. Эго должно уметь видеть как вовнутрь, так и наружу, это должно быть Эго с развитой способностью дифференциации и достаточное сильное и зрелое, чтобы терпеливо относиться к различиям.
Это стремление может привести к пересмотру модели психики в аналитической психологии и, следовательно, к новому акценту в юнгианском анализе. Мы как последователи аналитической психологии привыкли отдавать бессознательному центральное место в психике. Мы научились уважать и ставить в центр нашей аналитической работы автономную способность бессознательного создавать символы и его мифопоэтический потенциал. Сознание с Эго-комплексом в своем центре всегда считается более слабым, меньшим и ограниченным по отношению к универсальности коллективного бессознательного. Сознание – это чудо, утверждал Эрих Нойманн, оно всегда будет меньше, слабее и в постоянной опасности затопления бессознательным. В 1959 году он опубликовал статью «Страх перед женским», в которой описал взаимоотношения сознания и бессознательного. Нойманн утверждает: страх перед женским, страх перед Великой матерью активизирует сознание. Страх заставляет сознание держаться на расстоянии от бессознательного и тем самым помогает Эго стать дифференцированным и сильным. Еще один сопутствующий аспект того же страха, описанный Нойманном, – это страх патриархального сознания, представленного консерватизмом и ортодоксальностью перед лицом беспокойства и изобретательности Анимы. Тем не менее «кажется, что в наши дни мы можем добавить: страх, как мы знаем, несет в себе ненависть, дистанцирование, избегание и отчуждение. Поэтому эта ненависть и отчуждение направлены на нашего внутреннего Другого, то есть на нашу собственную психику. Следующий неизбежный шаг часто будет проекцией всех этих негативных установок на внешнего Другого, будь то представитель противоположного пола, новичок, новая идея или все, что было признано "не я"» (Neumann, 1959).
Другой пример этого же аргумента мы можем найти в противоречии между Юнгом и Хиллманом относительно значения понятия «интеграция Анимы». По мнению Юнга, часто упоминаемому в его трудах, интеграция Анимы превращает персонифицированный Анима-комплекс в функцию, которая служит Эго на пути к индивидуации. С другой стороны, Хиллман разъясняет интеграцию как признание. Признание означает подтверждение независимого автономного архетипического элемента, ведущего ко второму сознанию, сосуществующему бок о бок с сознанием Эго.
В соответствии с вышеизложенным, необходим более сбалансированный взгляд на психику. Необходима попытка взглянуть на психологическую внутреннюю жизнь как на диалог между равными структурами. Сознание и бессознательное переплетаются, но в состоянии равенства и взаимности, как образ Инь и Ян. Такое отношение не внушает страха; оно признает необходимость Другого для каждого и неизбежность этой ситуации. Оно вдохновляет любопытство, и, кроме того, эта потребность и эта взаимозависимость на равных основаниях питают желание узнать Другого, осознавать разницу и в то же время придавать смысл и нести ответственность. Такое отношение предъявляет требования к Эго и в то же время укрепляет его способность к самоанализу, способность заглядывать внутрь, признавать внутреннего Другого и подписывать договор о единстве и о взаимной цели, то есть индивидуации.
В заключение еще одна литературная амплификация: в пьесе 1944 года No Exit («Нет выхода» / Huis Clos) Сартр описывает человека, который просыпается в случайном неизвестном гостиничном номере. Пустота, лампа и еще два незнакомых человека, вот и все. Он умирает и просыпается в аду. Где мучители, смола и орудия пыток? Их нет! Ад, говорит Сартр, – это Другой. Мы можем добавить, как делают современные переводчики, что ад – это взгляд Другого, как человек воспринимает себя с точки зрения Другого, то есть ад – это мой внутренний Другой, наблюдаемый моим соседом.
Ад – это безнадежность, созданная отсутствием близости и отчуждением. Терапия, основанная на признании и установлении отношений с Другим, может быть ключом к этим закрытым дверям.
Библиография
Эко У. Сотвори себе врага и другие тексты по случаю. – АСТ, 2014.
Jung C. G. The Collected Works of C. G. Jung. CW7. – Princeton: Princeton University Press, 1967.
Jung C. G. The Collected Works of C. G. Jung. CW10. – Princeton: Princeton University Press, 1970.
Newmann E. (1959) The fear of the f
[1] Do Be My Enemy for Friendship’s Sake, JAP, 2005